В новой выставке, которая недавно открылась в галерее Sperone Westwater, маэстро Дэвид Линч исследует тему организации повествования и рассказывает о сознании, своей первой мотивации стать художником, а также об опыте «Трансцендентальной Медитации».
Известнейший американский эрудит Дэвид Линч своими фильмами на грани сюрреализма и нуара (наиболее яркие примеры — «Синий Бархат» (1986) и «Малхолланд Драйв» (2001)) раз и навсегда изменил облик современного массового кинематографа. Ставший культовым телевизионный сериал «Твин Пикс» (1990-91) и его недавнее продолжение «Твин Пикс: Возвращение» (2017) также можно назвать одним из инструментов, с помощью которых режиссёр проецировал своё подрывное воображение на мейнстрим. На протяжении жизни Линч работал на стыке разных дисциплин: занимался скульптурой, живописью, дизайном мебели, проводил выставки по всему миру. Его творческие провокации многим помогли расширить границы сознания и развить ум — а ум и вправду является центральной темой всей работы знаменитейшего сторонника идей «Трансцендентальной Медитации».
Беседа с Дэвидом состоялась в Ла-Бреа-Тар-Питс в Лос-Анджелесе, тёплым августовским вечером. Мы расположились внутри павильона «Серпантайн», созданного испанскими архитекторами Лусией Кано и Хосе Сельгасом из SelgasCano — изначально проект располагался в Лондоне, но с этого года нашёл пристанище под калифорнийским солнцем.
Я уже имел честь встречать Дэвида раньше, в 2012, в Великобритании. Тогда он представлял короткометражный фильм в рамках ежегодного мероприятия «Memory Marathon» (букв. — «марафон памяти»). Режиссёр сам оказался на экране, он всматривался в темноту своей собственной руки, прижатой к глазам, в то время как человекоподобные формы дрейфовали по кадру и за его границами; параллельно этому был слышен резкий звук стрельбы и появлялись чёрно-белые изображения авиакрушения.
Когда я мысленно возвращаюсь к этой ленте, этому безумному чередованию спокойствия и хаоса, я думаю о рутине Линча, его ежедневной практике, приверженцем которой он является с 1979 года — о «Трансцендентальной Медитации». Сам он называет её «ментальной техникой, которая позволяет любому человеческому существу достичь глубины, выйти за её пределы и ощутить то, что является источником всего сущего». Не кажется удивительным, что художник, исследующий столь разные направления искусства, имеет потребность неустанно проверять возможности своего ума.
Я вспоминаю наше первое интервью в Лос-Анджелесе в 2012 году. Тогда мы прошлись по его дому на Малхолланд-Драйв, звуковой студии и мастерской. В последней мы наткнулись на скульптуру, украшенную надписями, среди которой особенно выделялась одна — «Memory» (букв. — «память»).
«Память» — это временная концепция, которая, по мнению Линча, заключена внутри состояния трансцендентности: «в трансцендентном, в едином поле, есть память обо всем, что когда-либо было, память обо всем, что есть сейчас, и память обо всем, что когда-либо будет».
Вклад Линча в кинематограф и телевидение исключителен, он ошеломляет. Однако даже достигнув больших высот в этих сферах, Дэвид Линч продолжал заниматься живописью. Пускай это и не является секретом, не все понимают, что карьера художника сильно предвосхитила его режиссёрский труд. В 1967 году Линч показал свои первые работы в галерее Вандерлипа в родной для себя Филадельфии, штат Пенсильвания, первый же художественный фильм, «Голова-ластик», увидел свет десять лет спустя в 1977 году.
Теперь мы беседовали с мастером о развёртывании повествования, о сознании, о «Трансцендентальной Медитации», о его желании быть художником и о том, как цепная реакция из обстоятельств в мастерской живописи много лет вела его от холста к киноплёнке.
Выставка, которая открылась 1 ноября в галерее Sperone Westwater, является первым подобным мероприятием после длительного перерыва: последний раз работы Линча экспонировались ещё в 2012. Она включает в себя предметы различных периодов творчества режиссёра, представлены его картины, части декораций, мебель, светильники.
Ганс Ульрих Обрист: когда я вошел в павильон SelgasCano сегодня днем, тотчас же подумал, каким потрясающим решением было перенести такую современную и многогранную постройку в это знаковое для искусства и науки место, на пути от LACMA (Музей искусств округа Лос-Анджелес) к Ла-Бреа-Тар-Питс. Павильон здесь выглядит совсем не так, как в Лондоне, и это, очевидно, связано c волшебным светом Лос-Анджелеса. Вы сказали мне сегодня утром, что этот особенный свет во время вашего первого утра в Лос-Анджелесе сильно вас вдохновил. Дэвид Линч: нам очень повезло, что сегодня такой прекрасный свет. Это своего рода исцеляющий свет. Он дает ощущение, что мы можем сделать все, что угодно. Я приехал в Лос-Анджелес в 1970 году из Филадельфии. Я приехал на закате в отель «Сан-Висент» и остался там на ночь. На следующее утро я проснулся, вышел на улицу и не мог поверить в то, что увидел: такой свет. Я смотрел на него, я чувствовал себя прекрасно. Как я уже говорил, меня чуть не сбила машина, потому что я побрел вперёд по трассе, глядя в небо.
Здесь мы окружены чудесными деревьями. Мы оба любим деревья. Как сказала мне Аньес Варда, день, когда ты не видишь деревья — это потерянный день. Однажды мы с отцом посадили 500 деревьев.
Где вы их посадили? Айдахо-Сити, Штат Айдахо. Айдахо-Сити был столицей штата Айдахо, до того как Бойсе стал столицей. А мой отец управлял Национальным лесным заповедником Бойсе. Я был в Бойскаутах, мы все пошли и посадили 500 деревьев в один уик-энд. Недалеко от Айдахо-Сити. Мой отец был научным сотрудником Департамента сельского хозяйства и любил деревья. Я всегда говорил: «Если ты перережешь поводок моего отца, он убежит в леса». Его любимым деревом была жёлтая сосна. Теперь миллионы деревьев умирают каждый год, среди них жёлтая сосна здесь, в Лос-Анджелесе. Это очень, очень печально. Вид короеда, который, по-видимому, из-за повышения температуры, больше не дремлет зимой, паразитирует на этих деревьях. Деревья — это особая ценность, как вы знаете. Надеюсь, мы возьмем себя в руки и спасем их.
Когда мы виделись в мае, то много говорили о возможном вымирании и о том, что сегодня как никогда важно мыслить позитивно. Есть осознание, оно лежит в основе всего, что имеет только положительные качества. Это поле безграничного разума, безграничной любви, безграничного счастья, безграничного творчества, безграничной энергии, безграничной силы, безграничного покоя. Побочным эффектом расширения этого осознания и развития всех этих положительных качеств является то, что негативное мышление начинает отступать. Люди начинают видеть, что такие вещи, как травматический стресс, тревога, напряжение, ненависть, гнев, страх и депрессия, автоматически начинают рассеиваться. Это происходит для того, чтобы возвыситься. Это прекрасно.
Вы говорите, что группы людей, которые пытались прийти к осознанности в 60-е и 70-е, на самом деле распространяли информацию, а не развивали осознанность, и то же самое верно в отношении интернета, потому что интернет не расширяет наше сознание. Есть ли разница между осознанностью и информированностью? Без сознания мы бы не существовали, а если бы и существовали, то не знали бы об этом. Это осознание, это существование, это «Я есть». Осознанность очень отличается от информированности. Если бы у вас было сознание размером с мяч для гольфа, например, когда вы читаете книгу, у вас и понимание было бы размером с мяч для гольфа, а когда вы просыпаетесь, бодрствование размером с мяч для гольфа. Но если вы можете расширить размер этого мяча, тогда, когда вы читаете книгу, вы получаете больше информации, больше понимания. Когда вы смотрите за границы, то получаете больше осознанности. Формируется более полная картина. Жизнь становится игрой, а не мучением.
Это особенно интересно в контексте информационной эпохи. Изменил ли интернет способ вашей работы? Я люблю аналоговый мир. Я люблю аналоговые методы в музыке. Я люблю аналоговое кино. Но я также обожаю цифровой мир. Это сделало возможными множество вещей. Этот цифровой мир сам — удивительная и фантастическая вещь. Теперь, если мы можем думать цифровым образом, то можем делать почти все.
Когда вы были студентом на вас снизошло «озарение». Что именно произошло? Раньше я хотел быть только художником. Всё было решено. Я закончил Пенсильванскую Академию Искусств и однажды вечером около десяти часов оказался в одной маленькой кабинке внутри нашей большой общей студии. Я рисовал трехфутовый квадрат сада ночью. Он был в основном чёрным с небольшим количеством зеленого. Я откинулся на спинку стула, вероятно, чтобы закурить, и посмотрел на картину. Я услышал, как ветер дует с картины, и зелень начала двигаться. Я сказал себе: «о, картина движется», это привело меня в кино.
Однажды я спрашивал, какой фильм является для вас наиболее знаковым духовно. Вы без колебаний ответили — «Ластик». «Голова-ластик» для меня — это самый духовный фильм. Когда я работаю, я руководствуюсь идеями. Я говорю, что идеи — это все. Мы ничего не произведём без идей. Я начал генерировать идеи и получил «Голову-ластик». Идеи всё приходили, и я их знал, чувствовал, мне они нравились. Я не понимал точно, что они означают, но, когда вы снимаете фильм, важно знать, чем это будет для вас самих.
Считаете ли вы курение формой медитации? Курение — это не форма медитации. Курение для меня потому, что это красиво. Я вырос, когда врачи рассказывали по телевизору, как хороши сигареты. Когда я был маленьким, я не думал, что взрослые могут быть художниками. Я был в девятом классе, стоял перед домом моей подруги, там я встретил паренька из другой школы, который случайно сказал, что его отец был художником. Я подумал, что, вероятно, маляром, но он сказал: «настоящим художником». В моей голове будто бы взорвалась бомба, и это все, что я хотел сделать с того момента. Он повел меня в мастерскую своего отца. В тот момент я уже курил, но его отец тоже курил, тогда он сделал невероятный, крепкий кофе. Я начал связывать кофе и сигареты с художественной жизнью — они стали неотъемлемой её частью. Смотрю на картину, отступаю назад, закуриваю, смотрю на нее, обдумываю следующую идею. Это было так прекрасно, этот кофе и сигареты. Идеи просто текли рекой.
Заха Хадид, которая спроектировала пристройку к павильону «Cерпантайн», а также курировала его более 20 лет, всегда говорила мне, что поток экспериментов нельзя останавливать. Когда я несколько лет назад попросил вас назвать ваш самый экспериментальный фильм, вы назвали «Простую историю». Я люблю экспериментировать, эксперимент для меня — это поиск решения проблем. «Простая история» — это действительно простая история. Там нет игры со временем или пространством. Она начинается в одном месте и спускается по шоссе к цели. Сложно изобразить эмоции так, чтобы они вышли с экрана и очутились в вашем сердце, и чем больше составляющих, тем сложнее спроецировать их в жизнь. В «Простой истории» множество экспериментов: движения звука, его появление и его рост, его изменения от сильной громкости до едва уловимой мягкости, его напряжение и исчезновение. Эти маленькие различия стали решающими.
Вы говорили, что большая свобода в том, чтобы непрерывно рассказывать историю. Я люблю длительные истории, и я люблю свободу, которую принесло телевидение. Мне грустно, что художественные фильмы сталкиваются с проблемами. Арт-хаус и альтернативное кино не очень часто получают возможность быть показанными на большом экране, а если и получают, то ненадолго. Я люблю кино, которое создано для большого экрана, большого звука, большой картины, но этого почти не происходит сейчас. Поэтому следующая лучшая область — это телевидение, свобода сделать то, во что вы действительно верите, и сделать, если хотите, продолжение истории.
Куда же ведет наша история? Я не знаю, куда все идет, но я знаю, что у каждого человека есть потенциал для развития бесконечного сознания. Его просто нужно обнаружить.
Источник интервью:
Surface Автор: Ганс Ульрих Обрист
Фото: Джефф Веспа
